Дневник штрафника: мои адские километры к Победе
76 лет прошло с 1945-го года, и кажется, прошлое меркнет в нашей памяти. Но пожелтевшие страницы дневника командира взвода штрафников Андрея АЛИМЕНКО помнят всё. Они хранят правду о той страшной войне, правду тех, кто сражался, не щадя себя, и дошёл до Берлина.
В плену.
«В 1941 году я встретил войну в качестве командира орудия в авангарде наших войск, – читаем записи Андрея Калиновича. – Под Феодосией, после того как разбили нашу пушку, меня взяли в плен. У меня было лёгкое ранение в ногу. Немцы повели нас пешком в лагерь пленных в Феодосию. Мы прошли около 25 километров.
По дороге шальной снаряд разорвался возле строя и убил моего наводчика Ивана Чихана. Нас перегнали в лагерь в Джанкое, где от голода умерло очень много военнопленных. Уцелевших жителей Черниговской области отпустили домой. Под конвоем нас повели к Перекопу. Сказали никуда с большака не отдаляться, иначе всех перебьют. Мы в этом вскоре убедились. Когда нас вели на Перекоп, то немецкие мотоциклисты на полном ходу врезались в строй наших военнопленных. Из 12 человек четверо сразу погибло и восемь ранило. Немцы начали смеяться. Приказали конвою отвести раненых к обочине и добили выстрелами. Вот как фашисты с нашими солдатами считались. Так начался наш путь из Крыма, а шли мы всё время пешком на Херсон, Пятихатки, Кременчуг, Бахмач и Хоробичи. На Десне чуть не утонули, обходя мост, который охраняли мадьяры. Они не пропускали ни одного пленного, расстреливали всех из пулемёта. Местный старик показал место переправы километрах в пяти от моста. Пришлось ползти по тонкому льду, который стал трещать под нами на середине реки. А подо льдом – чёрная вода, видать, глубоко было. И это страшило сильнее всего».
За котелок картошки.
«В 1942 году я пришёл домой, и меня арестовал карательный отряд по указке полицаев. После пыток всё же отпустили, так как не было доказательств против меня. Пока меня не было дома, полицаи забрали всё, что им понравилось в хате. Остались одни голые стены. Родственники и односельчане не дали мне умереть с голоду. А перед отступлением в сентябре 1943 года фашисты спалили поля с пшеницей и рожью. Это был ужас. Вскоре подошли части Красной армии, и 23 сентября 1943 года меня забрали на фронт. Всех, кто оказался на оккупированной территории, определили в штрафную роту на разные сроки. Так как я был помощником комвзвода, мне дали взвод.
Нас привели за Сож. Возле Терешковичей переправились без оружия на передовую. Расположились ночевать, а есть нечего. Лежала лошадь без ноги, мы её добили, нарезали мяса и начали варить. В это время мой боец Сергей Гулак, никому ничего не говоря, пошёл в огороды и накопал картошки целый котелок, а его там и поймал особый отдел. Приходят два конвоира к нашему расположению, спрашивают: “Ваш солдат?” Отвечаю: “Мой”. – “Пойдём с нами”. Привели меня в землянку, там сидели три офицера. “Ты посылал солдата копать картошку?” – спрашивают. Отвечаю: «Нет, не посылал, даже не знаю, когда он ушёл». А мне говорят: “Какой же ты командир, если не знаешь, куда идёт твой боец. За это расстрел дают, знаешь об этом?” Майор, что был с ними, добавил: “Что с ним разговаривать, именем советской власти расстрелять!” Я отчаянно крикнул, что меня немцы трижды брали на расстрел, и я остался жив, а вы меня ни за что ставите к стенке, я не виновен. Но майор дал команду: “За допущенное мародерство по вине командира расстрелять!!!” Скомандовал конвою: “Выводите на расстрел в лес! Но смотрите, чтобы не ушёл!” В это время мозг у меня уже не работал. Было темно, на подходе к лесу я как будто проснулся, мелькнула мысль: “Нужно удирать!” И я как рванул со всех сил в сторону… и в лес! Услышал сзади два выстрела. По блеску огоньков пришёл к своим солдатам. А утром, построив роту, я перед строем вызвал Гулака и объявил, что если ещё кто-нибудь повторит его проступок, то я расстреляю такого бойца собственной рукой, несмотря на то, что во взводе 10 человек – мои односельчане. Из строя спросили: “Какой проступок?” Гулак произнёс: “Я только котелок картошки накопал”. Тогда я пояснил, что мать и четверо детишек в землянке сидят и есть им нечего, а некоторые этого не понимают: “За то, что я не углядел, меня самого чуть не расстреляли за соучастие в мародёрстве”».
Выжило пять из трёхсот.
«В Рудне мы получили кое-какое обмундирование, оружие, винтовки, гранаты и два ручных пулемёта. После нас повели к Сожу, к устью Днепра, – читаем в дневнике. – Здесь мы переправились по понтонному мосту и пошли по большаку. Уже темнелось. Вдоль дороги на вербах мы заметили тела повешенных немцев. На них были таблички с надписями “Это те, кто палил Лоев”. В трёх километрах от этого населённого пункта мы свернули в лес. Офицер подал команду: «Привал, огней не разводить, курить осторожно, близко передавая». Мы получили приказ в половине пятого утра занять исходную позицию на опушке леса. Две роты должны были взять Борки, село, через которое проходила линия фронта. После сигнала первой роте следовало прорвать оборону врага и выйти к шоссейной дороге, которая проходила через село Липняки. Этот населённый пункт мы должны были брать под прикрытием артиллерии. Затем в 5.30 утра второй роте после залпа катюш нужно было выбить немцев из Борков. Но получилось всё иначе. Вторая рота пошла в наступление в 5.20, не дождавшись залпа катюш. Взяли Борки, выбив противника на край населённого пункта. А в 5.30 подоспели катюши и дали два залпа. В селе перемешалось живое и мёртвое, и от роты в 300 человек в живых осталось только пятеро. Наш командир роты тоже погиб».
В одиночку против пулемёта.
«Мы пошли на прорыв обороны противника. Выскочили из леса и через сенокос побежали на бугор поля. А немец с пулемёта, который был в 100 метрах от нас, как рубанул! Двух убил и несколько ранил. Я скомандовал: “Ложись!” Оценив обстановку, решил уничтожить пулемёт, иначе не прорвём оборону. Не было надёжного человека, кому можно было это поручить. Пришлось ползти самому. Приказал своим пулемётчикам прикрывать меня, а сам выбрал самую глубокую разору и пополз по-пластунски. Сказал односельчанину Павлу Завалею по команде, когда подниму руку, сразу поднять взвод и врываться в траншею, которая была в 50 метрах от наших позиций. Павел же мне передал, что пулемётчики, боясь ответного удара фашистов, отказались стрелять. Но я всё же решил ползти. У меня на ремне был закреплён круглый котелок, который мешал передвигаться. Я сдвинул его на спину. Слышу один, второй раз по котелку ударил. Посмотрел, а он пробит. Я его отстегнул и откинул в сторону. В конце разоры был небольшой лаз, который дал мне возможность подползти к пулемёту на 30 шагов. Я поднял руку – знак атаки, и сам на бегу, вытащив чеку зубами, бросил гранату. Немцев взрывом выбросило из окопа. Мы ворвались в траншею. Тут-то и появились все, кто отказался стрелять из пулемётов. Вскакиваю я в траншею, смотрю – большой немец подминает под себя нашего солдата. Я крикнул своим, двое подскочили, прикладами убили фашиста».
«Дайте артогня!»
«Сбивая немцев, мы добежали до рубежа и стали окапываться под насыпью. В лозняке обнаружили немецкую 57-миллиметровую противотанковую пушку и ящик снарядов. Я позвал бойца, развернул пушку на Липняки, оттуда строчил пулемёт, стоявший на крыше сарая. Ударили, постройка загорелась. Но больше выстрелить не удалось, не смогли открыть затвор орудия. Мы стали откатываться назад, но сзади услышал команду: “Вперёд!” Оглянулся, это командир роты отдал приказ. Я крикнул: “Дайте артогня”. А он: “Нет!” Наставил на меня наган, произнёс: “Пристрелю”. Делать было нечего. Поднял людей, и мы двинулись через насыпь. Тут налетели три самолёта и стали нас бомбить. А впереди был очень густой орешник и большие сухие дубы. Мы кинулись в этот орешник, который был под самыми усадьбами Липняков. Из пулемётов и автоматов фашисты стали сечь по орешнику. Нам в спину зашли пять немецких танков. Советская артиллерия открыла по ним огонь, но снаряды перелетали грозные машины. Я услышал лязг гусениц. Увидел, как в 30 метрах от меня разворачивается танк. Он выстрелил, когда я падал в воронку. Осколки снаряда угодили мне в ногу и руку. Так я выбыл на какое-то время из строя.
А что получилось по итогу нашего наступления? Командир роты завёл штрафников в такое место, что из 300 человек осталось в живых только 45. И его самого в голову ранило. Если бы мы были под насыпью, то остались бы целы и могли бороться с танками. В целом же из-за бездумных приказов в двух ротах погибло 600 человек, на мой взгляд, бессмысленно».
На Зееловских высотах.
«Меня доставили в санбат, где ночью я пришёл в себя. После операции в госпитале пошёл на поправку. Раны зажили быстро, и вскоре меня забрали на передовую. Дальше мы наступали на Калинковичи, Василевичи и Пинск, где 23 июня 1944 года прорвали оборону противника. Всё это время я был вторым наводчиком орудия. Шли с боями через Слоним, Пружаны, Беловежскую пущу, Польшу. А 16 апреля 1945 пошли в наступление на Зееловские высоты. Лишь на третьи сутки прорвали оборону. Из-за неразберихи почти вся рота, бравшая железнодорожную станцию города, погибла.
От наших позиций самолётом до Берлина было 65 километров лёту. Но это были адские километры. Каждый метр брался с боем. И всё же 27 апреля мы уже были на окраинах Берлина. В городе бились за каждую улицу, дом, комнату.
Пробивались к Рейхстагу. На пути была разбита с воздуха колбасная фабрика. Через овраг видно было, как колбасы висят. Но брать нельзя было, это стоило смерти, так как здание было заминировано.
1 мая мы уже были возле Рейстага, буквально в 300 метрах. А 9 мая 1945 года салютовали Победу!!!»