Оружие Победы. С трёхлинейкой через Вислу и Одер

 

 

Казимира Иосифовича собирают в музей военной славы для встречи с его боевым оружием всей семьёй. Когда я замечаю, что у него на груди только орденские планки, и прошу повесить награду на колодке, фронтовику приносят орден Славы. 

 

 

– Нужно «конька» в помощники взять, – шутит 88-летний ветеран и берёт палочку для ходьбы. 

 

 

– Едь, солдатик, едь, – с теплотой в голосе провожает Казимира Душкевича жена. 

 

 

По пути в автомобиле фронтовик рассказывает, что попал в Красную Армию в 1944 году в возрасте семнадцати с половиной лет. 

 

 

– На войне у меня ещё и борода-то не росла. Все метрики сгорели в сожжёном фашистами доме, поэтому определить призывной комиссии мой точный возраст было сложно. Знаю, что в 44-м году был усиленный набор в артиллерию. А почему в пехоту попал? Есть у меня предположение. Моего отца репрессировали, и за мной закрепился ярлык сына врага народа, – вздыхает ветеран. – Тогда ж разве разбирались? Отец неграмотный был. Сдал в колхоз всё своё имущество. А начальство потом решило, что он вёл пропаганду против советской власти. И дали ему пять лет. В общем, должен был я искупить это дело кровью. 

 

 

Под шум колёс Казимир Душкевич вспоминает о боевом крещении, которое получил при форсировании Вислы. 

 

 

– Почти на каждый квадратный метр обороны противника приходился наш артиллерийский снаряд. Немцы бросили и первую, и вторую линию траншей. Там бы никто не выжил. Мы пробежали через оставленные врагами окопы, а вот на третьей линии обороны гитлеровцы кое-где постреливали. Тогда наши пушки ударили по последним укреплениям фашистов, и они отступили. Потерь среди советских солдат было мало, как и пуль, выпущенных красноармейцами. Но так как это был первый для меня бой, он показался мне самым страшным. 

 

 

Подъезжаем к музею. Пока несут винтовку, предлагаю Казимиру Душкевичу присесть. 

 

 

– Мне стоять легче, чем садиться и потом снова вставать, – предупреждает мои попытки ветеран. – Я и на фронте никогда не уставал. Всю Польшу от границы до границы прошёл. Пешком, всё пешком. Иногда за день преодолевали по 60 километров. А местные жители из-за моего имени постоянно говорили: «Той жаўнер – паляк». Но я ведь белорус. Мои родители были католиками, поэтому и назвали Казимиром. Бывало, идём по Польше колонной, а рядом через лес такая же с отступающими немецкими солдатами. Ну, мы и брали их в плен. 

 

 

 

 

– А кирзовые сапоги не натирали? – пытаюсь выяснить сложности походного марша.

 

 

– Какие сапоги? – искренне удивляется ветеран. – Ботинки с обмотками. 

 

 

– А где же вы получили орден Славы? – пробую поменять тему на более героическую.

 

 

– В 1976 году меня вызвали в Новобелицкий военкомат и вручили эту награду за форсирование Одера, где меня, кстати, и ранило. Почему столько времени прошло? Не могу сказать. Наверное, из-за путаницы с документами. Признаюсь, я и подумать не мог, что за тот далёкий бой в 1945 году мне полагается орден. Остался жив – и то хорошо.

 

 

– Так что же всё-таки произошло на той реке? – спрашиваю и протягиваю диктофон чуть ближе к собеседнику.

 

 

– Несколько дней мы находились в лесу, готовились к переправе через Одер. Когда стояли в обороне, я подошёл к окошку амбразуры, которое кто-то забыл закрыть. Только задвинул затворку, пуля дзинь – и мне в глаза прыснул песок. Снайпер нас засёк и выстрелил в это окошечко. Пришлось менять позицию. А когда подошёл день переправы, первая рота без единого выстрела в сумерках перешла лесную поляну по направлению к реке. А мы, как только вышли из леса, попали под мощнейший обстрел. Солдаты бросились врассыпную. Добежав до реки, я и ещё два моих друга-земляка Ефим Ларочкин и Владимир Шапоров сели в небольшой чёлн и поплыли на вражескую сторону. Вода от нашего веса доходила почти до краёв лодки, но нам всё же удалось достичь берега. Мы стали прикрывать переправу остальных солдат через реку, не давая возможности свободно простреливать воду вражескому дзоту. И тут немцы перенесли миномётный огонь прямо на нас. Один из осколков пересёк мне поперёк голень, а из бедра хлынула горячая струйка крови. Рядом бежал командир взвода. Я успел сказать ему, что ранен, и упал. Смотрю – снег на голове, – проводит рукой по седым волосам Казимир Душкевич. – Откуда? А это осколок мою зимнюю шапку рассёк, и вата «букетом» высыпалась. В общем, за то, что я с товарищами первым форсировал Одер, мне и дали орден Славы. Больше на фронт я не попал. Комиссовали. 

 

 

Полученная в бедро рана затянулась после нескольких операций у Казимира Иосифовича только в 1949 году. А с одним из боевых товарищей из фронтовой тройки Ефимом Ларочкиным ветеран встретился случайно в 50-х годах, когда работал бухгалтером. 

 

 

– Выхожу через проходную, смотрю – знакомое лицо, – вспоминает Казимир Душкевич. – Говорю: “Молодой человек, извиняюсь, вы меня не помните?” Ефим молчит, вглядывается. “А Душкевича вы помните?” – переспрашиваю я. “А-а-а! Казимир!”, – обрадовался мой боевой товарищ. А два года назад его не стало, как раз перед Днём Победы. Остался я, видимо, один из нашей боевой тройки. У меня был ещё один фронтовой товарищ – Николай Глухов из Сталинграда. Никогда его не забуду. Первое время на войне он, как пастух, за мной следил. Оберегал от пуль».

 

 

Наконец, в зал вносят винтовку Мосина. 

 

 

– Отложу-ка я свою «клюшку», – ветеран отставляет палочку и берёт в руки винтовку. Щелчок, ещё щелчок. Казимир Душкевич отточенным движением передёргивает затвор. 

 

 

– Казусный случай со мной вышел на фронте. На привале я обычно винтовку через плечо за спину вешал, чтобы она не мешала. И вот в пять утра подъём. Встал в колонну – руки пустые, а винтовки-то нет. Думаю, потерял! Я выбежал из строя, ищу, а потом рукой раз по спине. На плече висит! – смеётся Казимир Иосифович. – Представляете, настолько срослась со мной, настолько к ней привык. 

 

 

– Ну а часто стреляли? – задаю наивный вопрос.

 

 

– Ну а как же? Хорошо это делал. На учебных занятиях меньше «девятки» при стрельбе в цель не выбивал. Оперативности в винтовке, конечно, меньше, чем в автомате, – сетует фронтовик. – Пять патронов заложил в патронник, выстрелил и опять надо заряжать. А вот песка трёхлинейка не боялась в отличие от того же автомата. 

 

 

– А прикладом пользовались? – продолжаю я.

 

 

– Нет, Боже упаси, не приходилось. Им били только в штыковой атаке, но на протяжении моего фронтового пути такого со мной не случалось.

 

Казимир Иосифович берёт винтовку за ствол, и я замечаю, что у него наполовину срезаны три пальца левой руки. 

 

 

– Тоже на фронте? – спрашиваю. 

 

– Держал как сейчас винтовку, и осколок срезал верхнюю планку ствола вместе с пальцами. До сих пор их чувствую, хотя и много лет прошло. 

 

 

Признаюсь, во время фотосъёмки предлагаю ветерану взять винтовку в левую руку. Казимир Иосифович отказывается и не особенно хочет, чтобы на таком незначительном, на его взгляд, ранении концентрировали внимание. 

 

 

– В левой руке винтовку никто не держал, – строго добавляет он. 

 

 

Уже на обратном пути в машине Казимир Душкевич вспоминает, как видел под Люблином маршала Жукова. 

 

 

– Подтянутый, лицо суровое. Производит впечатление, – делится фронтовик и, помолчав, добавляет: – А победили мы всё-таки благодаря стойкости и отваге солдата, который знал, что воюет за Родину. Да-а-а, смелые были люди. Наверное, сейчас ни в одной армии мира нет таких отважных ребят, какими были советские солдаты». 

 

 

Машина тормозит у подъезда. Предлагаю ветерану помочь подняться на этаж. 

 

 

– Нет, нет, я сам. Я ведь из пехоты, – улыбается Казимир Душкевич. – До сих пор каждый день на улице ещё километра два прохожу.